Семь дней в ноябре

В этих местах он оказался не в первый раз. Неподалеку отсюда, под Данковом, в страшный неурожайный год Лев Николаевич спасал крестьян от голода, открывая бесплатные столовые. Мог ли он тогда предположить, что ему суждено на той же земле в доме скромного железнодорожного служащего провести семь последних дней жизни?

Современники воспринимали Толстого по-разному. Одни видели в нем нового пророка. Другие — еретика, путаника, опасного вольнодумца. Однако, как ни парадоксально, монархистов и революционеров, дворян и мещан, интеллигентов и фабричных рабочих, верующих и неверующих объединяло ощущение небывалого масштаба его личности, его дара.

У интернационалиста Владимира Ленина он пробуждал великорусскую гордость. «Какая глыба, какой матерый человечище!.. — восклицал Владимир Ильич. — Кого в Европе поставишь рядом с ним? — и сам же отвечал: — Некого». Удивительно, но почти то же писал, например, тонкий эстет Юлий Айхенвальд, который после семнадцатого года навсегда покинул ставшую ему чужой большевистскую Россию: «Жутко приближаться к Толстому — так он огромен и могуч; и в робком изумлении стоишь у подножия этой человеческой горы».

И вот этот человек, чье слово звучало весомее царских манифестов, проповедей отцов церкви, лозунгов из подпольных брошюр и листовок, тихо умирал на забытой Богом станции. Семь дней Россия, да и весь мир, следили за сообщениями заполонивших Астапово журналистов о перепадах температуры, беспокойном сне больного писателя, о случайных фразах, произнесенных им в бреду или в минуту просветления.

Задолго до этого насмешливый, не склонный к восторженным преувеличениям Чехов сказал нашему земляку Бунину: «Вот умрет Толстой, все к черту пойдет!» «Литература?» — уточнил Бунин. «И литература». Иначе говоря, не только литература, а само существование народа, страны. И такое почти апокалиптическое предчувствие испытывали многие.

Странствие Толстого завершилось 13-го ноября. А двадцатого из Астапово полетели телеграммы в основном совсем короткие: «Умер». Но кто-то из репортеров телеграфировал: «На груди покойного сложены руки, написавшие «Войну и мир».

Десятки лет Толстой пытался изменить свою жизнь, подчинив ее своей вере и убеждениям. В дневниках отчаянно признавался, что стыдится своей принадлежности к сытым, богатым и праздным. Но из жалости к близким, к жене, детям никак не решался порвать с этим, как считал он, греховным сословием.

Толстой надеялся: мир станет справедливее и добрее, если каждый пожелает изменить себя. И сам до последнего вздоха старался творить тихий подвиг духовного самосовершенствования.

Атмосфера тех дней в Астапово, ныне поселке Лев Толстой, воссоздана в стенах здешнего музея Льва Николаевича. В комнате, где он умирал, за век с лишним ничего не переменилось. Не по приказу сверху долгие годы ее хранили все начальники станции.

А десять лет назад был создан мемориал памяти писателя. В него входят, кроме музея и культурно-образовательного центра, здания станции и близлежащие дома. Сюда отовсюду практически каждый день едут читатели и почитатели величайшего мастера слова и мыслителя, считая его гением.